Наши собственные - Страница 3

— Тебе у нас не нравится? — робко продолжает Муся.

— Не очень… скучно и неуютно как-то.

Боже мой, что она сказала! Анна Матвеевна покрылась сначала красными пятнами, а потом лиловыми. Она стукнула сухим кулачком по гладильной доске (многострадальное белье опять упало на пол) и разразилась:

— Неуютно ей! Какой уж тут уют! У меня еще, может, занавески не повешены и поварихи нет! И педагоги не приехали! А ей, видите ли, неуютно! А приезжать раньше времени уютно? Сказано в путевке двадцать пятого, ну и приезжайте двадцать пятого! «Неуютно»!

Не поднимая глаз от книги, Лиля сказала спокойно к вежливо:

— Не надо кричать, Анна Матвеевна; здесь малыши, не следует подавать им плохой пример.

Старушка бессильно развела руками и, задыхаясь, паруся полами белого халата, полным ходом выплыла из комнаты. Так фрегат, начиненный порохом, вынужден отступить под огнем противника, чтобы самому не взорваться.

Муся и Катя испуганно посмотрели на Лилю.

— Пойдем, пожалуйста, Катя! — сказала Муся чрезвычайно воспитанным тоном. — Повесим, пожалуйста, гирлянду на террасе, пожалуйста. — И девочки чинно вышли из комнаты.

А на их месте устроились Юра и Пинька. Они разостлали на полу длинную кумачовую полосу, расставили баночки с белой и синей краской, разбросали карандаши, линейку, циркуль… Можно было подумать, что они собираются открыть художественную мастерскую, а они всего-навсего хотели написать на кумаче: «Добро пожаловать!»

Дело как будто не хитрое, но Юра пыхтел и кряхтел, неуверенно водя мелком. Это, правда, не мешало ему возражать Лиле:

— Нет, ты не думай, у нас хорошо. Вот сегодня Ольга Павловна приедет с ребятами, с педагогами. Обещала волейбольную сетку привезти и шахматы. И даже радио.

— А кто это Ольга Павловна?

— Это наш главврач — Танина мама. Ты ее не застала; она несколько дней тому назад в город уехала. Она хорошая, веселая. Мы с ней даже купаться один раз ходили.

Лиля пожимает плечами.

— Мне купаться нельзя.

— А почему?

— Железы не в порядке… бронхиальные…

У меня есть подозрение, что Юра ничего не знает о железах, но он убежденно поддержал Лилю:

— А, если бронхиальные, ну, тогда конечно…

Лиля, наконец, отложила книгу и более оживленно стала расспрашивать нового знакомого:

— Почему это вас с участка не выпускают? Что вы, маленькие, что ли?

— Нельзя, — ответил Юра и облизал кисточку, отчего у него на губах запузырилась белая краска и голос стал глухим и невнятным. — Тут очень страшные леса кругом, выйдешь и сразу заблудишься. Только Гера может: он здешний, он каждый кустик в лесу знает.

— Гера — это тот… который в большущих сапогах? Невоспитанный такой?

— Гм… — поперхнулся Юра, — ну, зачем ты так? Он у нас хороший.

— А почему у вас дымом пахнет?

— Где-то в лесу торф горит; ты не бойся, это часто бывает.

— Я ничего не боюсь…

Пинька и Юра закончили плакат и не могут налюбоваться делом рук своих.

— Ну как, хорош? — спросил Юра.

Лиля смотрела совсем не на плакат, а на Юрину рубашку.

— Что это у тебя?

— Да ну, чепуха, — марганцовокислый калий. Это я опыты делаю. Не обращай внимания. Я тебя про плакат спрашиваю, а не про рубашку.

— «Дабро пожаловать!» — прочитала Лиля по слогам. — Ну, мальчик, у тебя же здесь грубейшая ошибка.

— Не может быть, — авторитетно заявил Пинька, — у него не может быть! Он у нас круглый отличник.

— И я не вижу! — Для большей точности Юра совсем склонился над кумачом, чуть не пачкая краской курносый нос. — Нет, ничего не вижу!

— Добро ты написал через «а», мальчик!

— Ну и что?

— А надо через «о»!

Нет, так легко Юра не может ей довериться!

— А ты откуда знаешь?

— Это всякий знает: безударные гласные!

— Не помню таких, — упрямится Юра.

— Он не помнит таких, — солидно подтвердил Пинька.

Но в глубине души Юра все-таки был смущен.

— Ты абсолютно уверена?

— Абсолютно.

— Ну, давай тогда поправляй собственной рукой. Не хочешь?

Мальчики были уверены, что Лиля не захочет возиться, но она неожиданно встала с дивана и начала поправлять букву. Ох, и хорошо же она рисует! И без линейки… И кажется, она так же, как и Юра, засунула кончик кисточки в рот.

Тут Таня вышла из спальни девочек и окликнула ее:

— Лиля! У тебя до сих пор постель не прибрана, ты постели.

Лиля даже не подняла головы.

— Я не умею, — сказала она, спокойно растушевывая краску, — я и дома не стелила.

Таня так удивилась, что сразу не нашлась, что и сказать. Юра и Пинька оторвались от плаката и уставились на Лилю. Вот так фрукт! На вид лет пятнадцать девахе — и не умеет постелить постель!

— Как же так не умеешь?.. — усомнилась Таня. — Разве это трудно?

— Может быть, и не трудно, но я этого никогда не делала.

— Ну, хорошо… тогда я сама…

Но Гера, державший в охапке груду ковриков, преградил Тане дорогу:

— Ты не смей за нее стелить, Таня, не смей! Ишь, какая белоручка! Фря! За нее другие работать должны! Буржуйка какая!

Он — работяга Гера — весь дрожал от злости и негодования.

Но на Лилю Герино негодование совершенно не подействовало. Она подняла голову от плаката и, прямо глядя холодными голубыми глазами на Геру, сказала пренебрежительно:

— Я не с вами, кажется, разговаривала?

— Ненавижу я таких принцесс чертовых!

— Гера, зачем ты грубишь? — примирительно сказала Таня, но и ей не понравилась новая девочка.

Гера быстро зашагал во двор. Ну и достанется же сейчас коврикам!