Наши собственные - Страница 19

— Изба сгорела? — Муся удивлялась все больше и больше; старшие смотрели в сторону. — А где же люди? Хозяева где?

— Не знаю, — ответил Костик и отвернулся.

И вот лежит перед ребятами черный, обугленный хлеб из сгоревшего дома, из дома, где, может быть, погибли хозяева; и пахнет этот хлеб не сладковатым дымком русской печи, а горьким запахом войны, пепелищ и смерти…

И переживания ребят из-за супа, и Мусины слезы об Одноглазом кажутся им теперь пустыми детскими горестями рядом с тем черным горем, которое шагает сейчас по родной стране.

12. Столкновение

Таня с испугом смотрела на огромную кучу белья.

— Анна Матвеевна, — сказала она беспомощно, — я посчитала: одних простынь пятнадцать штук. Что будем делать?

— Стирать.

— А как мы на керосинках столько воды нагреем?

— Нагреть-то нагреем, а кипятить-то не придется, да это не беда солнышко выбелит.

— А как мы справимся?

— Трусишки да платочки девочки простирают. А это уж мы с тобой.

И началась в «Счастливой Долине» большая стирка. Катя и Муся, усевшись на крыльце, весело занялись мелочами, взбивали белоснежную пену, пускали мыльные пузыри из расщепленных соломинок, брызгались, смеялись… Нетрудное их дело спорилось, и скоро разноцветные трусики разлеглись на траве пестрыми пятнами. А в прачечной дело шло со скрипом. Анна Матвеевна, низко согнувшись над лоханкой, шумно дышала, вытирала потный лоб, частенько отдыхала, выпрямляясь. И хотя руки ее двигались привычно ловко, видно было, что старушке совсем уже не по годам такая работа. А Тане и совсем плохо пришлось: тяжелые мокрые простыни не поворачивались, путались в ее руках, казалось, не становились белее. Резко ныла спина, болели руки.

— Смотри сюда, Танюшка, — учила ее Анна Матвеевна, — ты вот так, ухватись и по частям три, не берись сразу за всю простыню… Вот так, так… Правильно.

Может быть, и правильно, но Таня в кровь растерла себе руки. А куча белья на полу как будто не уменьшалась. Анна Матвеевна дышала все тяжелее, все чаще останавливалась. И тогда Таня крикнула в открытое окно:

— Катя, позови сюда Лилю.

Лиля остановилась у порога, не желая входить в сырость и пар прачечной.

— В чем дело? — спросила она.

— Придется и тебе, Лиля, помочь, — ответила Таня.

— В чем помочь? — словно не понимая, протянула Лиля.

— В стирке.

— В стирке? Я? — Лиля брезгливо поморщилась и отступила. — Да ты что, серьезно?

— Конечно, серьезно. Нам вдвоем не справиться.

— Да ведь я не умею.

— Я тоже не умею.

— Но я никогда в жизни этого не делала.

— И я никогда этого не делала, но ведь это нужно сделать.

— Ну, знаешь, Ольховская, — сказала Лиля, вдруг назвав Таню по фамилии, — твоим фантазиям должен же быть предел. Предложить мне стирать чужое белье…

Лиля повернулась и открыла дверь.

— Постой! — крикнула Таня. — А кто же это должен сделать?

— Ну, вот она, — сказала Лиля, кивнув в сторону Анны Матвеевны.

Ярость закипела в Танином сердце. Она рванула Лилю за плечо и хриплым голосом спросила:

— Где твой комсомольский значок?

— Я же спрятала его по твоему предложению, — холодно сказала Лиля. — А что?

— Принесешь его сюда и отдашь мне. Ты не должна его носить.

— Ты что же это, берешь на себя смелость говорить от имени райкома? — насмешливо бросила Лиля.

— Нет, — жестко сказала Таня, — я говорю от имени всех честных комсомольцев; ты посмотри сюда.

И она показала на Анну Матвеевну. Та стояла понурив голову; в лице ее не было ни кровинки, крупные капли пота блестели на лбу, а по бессильно опущенным рукам стекала мыльная пена.

Лиля взглянула на нее и вышла, хлопнув дверью.

Бурлила, закипая, вода в большой кастрюле; трещал кузнечик за окном; с еле слышным шипением спадала в лоханке мыльная пена…

Таня никак не могла успокоиться, — гнев ее не проходил.

Лиля вошла в прачечную в синем халатике, с засученными рукавами.

— Покажите, как это делают, — сказала она, ни на кого не глядя.

А ты? Да, я обращаюсь к тебе, мой читатель, прямо к тебе: ты всегда ведешь себя правильно? Ты понимаешь, что надо брать на себя то, что трудно сделать другому, а легко тебе?

Вот, например, когда мать взбирается на стремянку, чтобы повесить занавеси или вытереть пыль, ты заменяешь ее? Ей ведь трудно, а тебе легкому, сильному, ловкому — это ничего не стоит.

А если нужно сбегать за хлебом, ты не бываешь «усталым» или «занятым»? Хотя чуть только свистнет товарищ и позовет на футбол, то усталость как рукой снимет и для игры с подружкой откуда-то появится свободное время!

А приходилось ли тебе, мальчику, подумать, что девочки слабее тебя, и поэтому нет ничего зазорного в том, чтобы помочь девочке нести тяжесть, а вот драться с девчонкой недостойно настоящего мужчины.

Но и вы, девочки, тоже не думайте, что вы слабые существа, которых надо нежить. Бабушка слабее вас; и старик, с трудом поднимающийся по лестнице с тяжелой корзинкой в руках, тоже слабее. Скорей помогите ему! Помогите малышу перейти улицу, младшей сестренке — одеться.

Берите в свои молодые ловкие руки все то, что трудно делать другим. И мы никогда не будем с вами ссориться, дорогие мои ребята!

13. Запертое окно

Мы с вами давно не говорили о Гере. А забывать о нем нельзя, хотя он сам старается, чтобы о нем все забыли. Он не выходит к ребятам; он не хочет никого видеть. А может быть, он не бывает дома? Каждый вечер аккуратно Анна Матвеевна оставляет на кухне завернутую в теплый платок кастрюлю с кашей или супом. Утром кастрюля пуста. Значит, Гера был дома. Иногда из его комнаты доносится какое-то бряканье, стуки; что он там делает, — неизвестно. Сначала ребята пытались проникнуть к нему, заглянуть в окно, стучали в дверь, предлагали то или другое, но Гера не отзывался; дверь была всегда на запоре. И занавески спущены на окне.