Наши собственные - Страница 40

29. Четверо

Бруно Шиллер посмотрел на часы.

— Уже проходило десять минут, — сказал он Тане. — Вы хотийте еще немного подумать, пожалуйста, я очень терпелив, но часы продолжают ходить.

Лейтенант сел на стул и заложил ногу на ногу. Он посмотрел на свой револьвер, прицелился в Таню, как будто примериваясь, и, добродушно усмехаясь, продолжал:

— Прелестно. Очень выйдет хорошо.

Юра как завороженный смотрел на револьвер. Губы его дрожали все больше и больше, и он все теснее прижимался к Тане.

— Не смотри на него, — шепнула Таня.

Юра с усилием оторвал глаза от револьвера и взглянул прямо перед собой. Там висел портрет Ленина. Лейтенант перехватил Юрин взгляд, нахмурился и резко крикнул:

— Не смотри туда!

Юра и Таня перевели взгляд на другую стенку. Там из золоченой рамы весело улыбался им Киров, окруженный ребятами, счастливыми ребятами с цветами в руках, веселыми, свободными, около которых никто не стоит с револьвером.

— Перестать смотреть! — опять закричал лейтенант и топнул ногой. А на левой стене портрет маршала. Он смотрит требовательно и строго. Пятиконечная звезда сияет у него на груди. И двое ребят у стенки стали смирно, будто бойцы, принимающие присягу.

Бруно Шиллер совсем вышел из себя. Он подскочил к Тане и приставил дуло револьвера к ее виску.

— Довольно эти игрушки! Ты будешь сказать? Или я сейчас стреляй.

Смертный холодок шел от виска и расползался по всему телу, и ноги становились ватными и не хотели держать. Но Таня сказала заледеневшими губами:

— Не буду.

Девочка, моя девочка… Ты сама не знаешь, что ты ступила полудетскими своими ногами на ту страшную и славную дорогу, по которой пойдут тысячи и десятки советских детей. Рука в руку пройдут по этой дороге в бессмертие и наши дети из Краснодона.

И ты, Таня, стоишь сейчас в начале этой тропы, и мы ничем не можем тебе помочь.

Лейтенант неожиданно отошел от Тани и снова сел на стул.

— Я буду держать свои слова. Вам осталось еще десять минут. Десять минут вы можете думайт! Не сказайт мне нет.

Десять минут… Многое можно сделать в жизни за десять минут.

Можно совершить подвиг и можно предать друга; можно помочь упавшему и докончить многолетний труд и двинуть армию на мирную страну… Но как малы эти десять минут, когда сзади стена, перед тобою враг, а тебе только семнадцать лет и нужно приготовиться быть мужественной до конца!

А ведь мысли идут совсем не так, как ты хочешь. Пусть что-то надо решать, пусть рядом стоит смерть, а мысли скачут и о Юре и «прощай, мама», и о солнечном зайчике, и о ракетнице, ракетнице на столе… И снова о клумбе, пестрящей за открытым окном, и о том, что вот этого уже больше не увидишь, и о том, что на полу почему-то валяются счеты, — когда они упали?

И глаза рассеянно обводят комнату и останавливаются на окне, там жизнь, а из этой комнаты она уже уходит.

И вдруг Таня увидела, как в этом окне на мгновение появилась гибкая фигура Хорри; он перегнулся через подоконник и схватил со стола ракетницу. Таня с трудом подавила в себе крик, но Бруно Шиллер тоже увидел Хорри. Одним прыжком он подскочил к окну и выстрелил в бегущего мальчика. И солдат, стоящий у крыльца, еще не понимая, в чем дело, пускал очередь за очередью по кустам, сбивая пышные головки репейника…

И все же Хорри убежал. Они не убили его, как Костика-пастушонка. Они не поймали его, потому что через минуту в воздух взвилась красная ракета…

Лейтенант с проклятьем отскочил от окна, бросился к двери, забыв о детях, но на пороге обернулся и на ходу выстрелил в Таню.

Облако известки и пыли заволокло комнату, и Юра увидел, как Таня, медленно скользя по стене, упала на пол.

* * *

Лейтенант на крыльце отдавал быстрые приказания солдатам. Он понимал, что надо немедленно уходить отсюда, что ракета — это сигнал. Слово «партизан» уже внушало безотчетный ужас лейтенанту, да еще и здесь, в этом вековом, непроходимом русском лесу.

Бруно Шиллер созвал своих людей, на мгновение задумался («не перестрелять ли всех, не поджечь ли дом?»), но, сообразив, что время идет, махнул рукой и потребовал лошадь. Сгрудившиеся вокруг него солдаты с ужасом смотрели на темный лес и на herr'а лейтенанта, который явно собирался бросить их одних в этом страшном месте. Денщик медленно-медленно подводил коня, и даже конь прядал ушами и нервничал.

Как только фашисты ушли из дому, Анна Матвеевна бросилась в столовую к Тане и Юре, а Василий Игнатьевич выскочил на крыльцо, взглянуть, — что с Хорри? За ним увязалась боявшаяся остаться без взрослых Катя.

Лейтенант уже взялся рукой за повод, но, увидев Катю, с отрывистым «So!» вдруг схватил девочку за плечи, перебросил через седло, вскочил сам и тронул лошадь.

Катя пронзительно закричала.

Каким чудом вернулась молодость к Василию Игнатьевичу, что сделало быстрыми его старые ноги, сильными дрожащие руки? Одним прыжком он оказался около всадника, схватил повод и остановил коня, другой рукой он потянул к себе Катю, и девочка свалилась на землю у его ног.

— So?! — закричал лейтенант и вытащил револьвер.

Василий Игнатьевич шагнул вперед и заслонил собой девочку. Она в ужасе закрыла глаза и всем телом прижалась к ногам старика.

В это время над лесом вспыхнула ответная красная ракета. Бруно Шиллер в упор выстрелил в Василия Игнатьевича и дал шпоры коню. Ломая кусты, топча цветы, бряцая снаряжением, бросились за ним солдаты.

В саду стало тихо.

Молчал Василий Игнатьевич, не встал, не отряхнул свой пиджак, не поправил галстук, не шевельнулся…